Архитектура и строительство

Из лингвистического анализа архитектуры и строительства следует, что по сути это одно и то же, только первое — на греко-латинском языке, а второе — на чисто русском. На это указывает и градостроительство, которое всегда считалось и считается архитектурой, оставаясь при этом строительством. Таким образом, встречающиеся в научной и профессиональной литературе различение и противопоставление строительства и архитектуры – это отражение противостояния проектировщиков и исполнителей, вызванное притязаниями проектировщиков на главенство в строительстве. Эти притязания основываются на ошибочном мнении о том, что архитектура начинается с замысла архитектора, и поскольку он её замыслил, он и ответственен за неё и только он заинтересован в том, чтобы она была построена и сохранена так, как он её замыслил. На самом деле проектировщик тоже своего рода исполнитель заказа, и как таковой не он задумывает архитектуру. Крупнопанельные трущёбы задумали не архитекторы. Их задумал Н.С.Хрущёв после посещения автозаводов США. Это ему захотелось делать дома так, как американцы делают автомобили, т.е. на конвейере. И советские архитекторы удовлетворили его прихоть, выполнили заказ Партии и Правительства. Поэтому вполне заслуженно крупнопанельные трущёбы именуются хрущёбами.

Было бы ошибкой думать, что замыслы у проектировщиков всегда запредельные, всегда неосуществимые, и если бы исполнители их не ограничивали, то они бы такую архитектуру сочинили… На самом деле проектировщики предусматривают в своих замыслах только то, что может быть построено в определённом месте и в определённое время. То есть их замыслы всегда ограничены теми обстоятельствами, в которых они творят. А эти обстоятельства включают в себя и уровень архитектурной подготовки проектировщиков, и СНиПы, и существующие на данный момент технологии строительного производства, и применяемые материалы, и конструкции, и платежеспособность заказчиков, и их вкусы, и предпочтения. И не в последнюю очередь строительную и прочую политику, а также идеологию. В силу этого общество почти всегда имеет ту архитектуру, которую оно заслуживает. И проектировщик здесь не главный, как он не главный нигде. Что очень плохо, считают архитекторы, потому что никто кроме них не знает архитектуру так, как они. Но означает ли это, что они её знают так, как надо?

В силу того, что проектировщики противопоставляют строительство и архитектуру (а архитектонику понимают как часть архитектуры), они её не знают. Они выделили из архитектуры нечто, и это нечто противопоставляют строительству. А противопоставляют они своё нечто строительству потому, что их так учили. Учили же их и учат так потому, что неверно, ложно толкуют понятие архитектуры как главного строительства. Поэтому проектировщики стремятся стать главными строителями, не понимая, что по качеству подготовки они — вообще не строители. Строго говоря, они — вместители и разместители. Они работают с местом, но именуют его пространством. В итоге они не знают, что такое пространство и с ним не работают. То есть они не работают с конструкциями. Эту работу они оставляют конструкторам. А технологию строительного производства они оставляют технологам и прорабам. На первый взгляд ничего плохого в этом нет. Каждый специалист занимается своим делом. Но архитекторы так или иначе добиваются главной роли в строительном процессе. А поскольку подготовка у них особенная, отличная от подготовки остальных специалистов, у которых, кстати, одно и то же строительное образование, то при осуществлении своих замыслов они, по сути, навязывают свою точку зрения этим специалистам, вынуждая их служить «главным строителям» и их «архитектуре», подчиняют их своей воле.

На первый взгляд так и должно быть. Кто-то же должен создавать архитектуру. И кто-то же должен нести за неё ответственность. Но отвечать за архитектуру может только тот, кто её на самом деле создаёт. В Древнем Египте, в Греции, в Риме, на Руси архитектор или зодчий не только замышлял будущее сооружение, но и руководил строительством. Да что там древний мир! Каталонец Антонио Гауди тоже сам строил свои великолепные здания в Барселоне. А современный российский архитектор на самом деле не создаёт архитектуру. Он навязывает архитектуре то, что ей не свойственно. Прежде всего, это — художественность. В итоге у строителей архитекторы славятся как рисовальщики, а созданная под чутким руководством архитекторов архитектура, мягко говоря, далека от совершенства. И когда она падает на головы потребителей, архитекторы доказывают, что они тут ни при чём.

По мнению главного архитектора проекта Нодара Канчели, оболочка из монолитного бетона аквапарка «Трансвааль» в Москве рухнула потому, что была взорвана одна из колонн, поддерживавших оболочку. Открываем книгу «Оболочки» и на первой же странице читаем, что для обеспечения устойчивости оболочки она должна быть симметричной и опираться на свой собственный фундамент. Ни того, ни другого не было в обрушившейся оболочке Канчели.

По данным Лаборатории аварийности зданий ЦНИИЭП жилища, в СССР в среднем за год обрушалось 7 многоэтажных крупнопанельных жилых домов. Обрушения обычно происходили весной, при оттаивании домов, которые возводились в зимнее время. Обычно эти дома ещё не были заселены, поэтому обходилось без жертв. Но виноватыми всегда признавались нерадивые строители, хотя на самом деле причиной обрушений всегда была и остаётся технология возведения крупнопанельных домов. Монолитные дома не падают из-за оттаивания. И крупнопанельные дома не падают, если их возводят летом. Но как не возводить дома зимой? Что делать зимой с заводами КПД? Не закрывать же их.

В своё время Советский Союз подарил братской Венгрии 8 заводов крупнопанельного домостроения. Девятый завод КПД был куплен в Швеции. Венгры тоже пытались решить свою жилищную проблему крупнопанельно. Но перестройка в этой стране началась на десять лет раньше, чем в СССР, т.е. в 1975 году. И через десять лет, т.е. в 1985 году, в Венгрии уже не было крупнопанельного домостроении и в помине. В России же оно не только остаётся, но и реконструируется. И где же наши главные строители? Им же крупнопанельное строительство почти никогда не нравилось.

Всё выше сказанное об отношениях между строителями и архитекторами может показаться лишь необоснованными нападками на архитекторов, противоречащими существующему положению в строительной отрасли, а потому антинаучными. Но это не нападки. У соискателя архитектурное образование не только отечественное, но и заграничное, потому что начинал он учиться в Одесском инженерно-строительном институте на Архитектурном факультете, а закончил своё высшее образование в Будапештском техническом университете на Архитектурном факультете. И у него была возможность сравнить отечественную подготовку архитекторов с венгерской, которая не столько венгерская, сколько западная. И это сравнение не в пользу отечественной архитектурной подготовки. А знакомство с западной архитектурой и через Венгрию, и через Центральную библиотеку по архитектуре и строительству в ЦНИИЭП жилища (выделено автором) во время работы и учёбы в аспирантуре этого института показало автору убогость и отсталость отечественной архитектуры в целом от западной.

Отношение соискателя к западной архитектуре не есть преклонение. Это отношение тоже критическое. Например, студенты Будапештского технического университета Архитектурного факультета считают главным предметом для подготовки архитекторов строительные конструкции. Отечественные студенты-архитекторы считают своим главным предметом архитектурное проектирование. На самом же деле главная в архитектуре технология. Это особенно хорошо видно на примере полносборного или заводского домостроения.

Пока мы называем архитектуру архитектурой, мы не чувствуем, что это такое. И это отсутствие чувств позволяет нам думать об архитектуре всё, что заблагорассудится. Но если перевести «архитектуру» на русский язык, то окажется, что «строительство» — это деятельность. А у деятельности должно быть не столько управление, сколько технология. Если известно, как сделать, то остальное приложится. Архитекторы-проектировщики в некоторой степени пытаются ответить на этот вопрос, однако у них не хватает подготовки, чтобы дать правильный и исчерпывающий ответ. Но когда они освоят всю архитектуру, в том числе и конструкции, и технологию, они снова станут настоящими главными строителями. Они ведь уже были такими универсальными, и только благодаря этому главными в строительстве. Не потому, что их назначили, а потому что там они были лучшими.

Художество и искусство

Художество и искусство относятся друг к другу не как часть к целому, как обычно думают, а как подросток к взрослому. Создатель эстетики немец Баумгартен понимал искусство как способ чувственного познания. Но точно так же Карл Маркс понимал науку, хотя диссертацию он защищал именно по эстетике. Как раз поэтому он отказался писать статью по эстетике в Энциклопедию США, хотя это и престижно, и хорошо оплачивается. Нуждающемуся Марксу это было бы как нельзя кстати. И, тем не менее, он отказался.

Как известно, Карл Маркс считал себя учеником Гегеля, а учение Гегеля В.И.Ленин называл наукой о развитии. И хотя Маркс воспринял от Гегеля далеко не всё, развитие как признак естественных процессов он воспринял. К сожалению, современная наука не воспринимает науку о развитии Гегеля. Как известно, современная наука основывается на математике. В своё время Эммануил Кант заметил, что без математики нет современной науки. А в основе математики – формальная логика, в которой развития нет и в помине. Поэтому и в математике нет понятия «развитие». В прочих науках это слово встречается, но не как самостоятельное научное понятие, а как синоним роста, увеличения, распространения, усложнения, изменения (3). Отсюда – непонимание того, о чём писали Гегель, Маркс и Энгельс.

Например, есть у Маркса и Энгельса такое понятие: формы общественного сознания. Современные мыслители понимают форму как разновидность. Эту же логику мы обнаруживаем в понятии синкретического искусства, имеющемся в художественном искусствоведении. Там каждый вид художества понимается как грань всего художества, а все виды искусства – как грани всего искусства. Поэтому и «формы общественного сознания» понимаются как «виды общественного сознания». Например, религиозное общественное сознание, художественное общественное сознание, философское общественное сознание, и, наконец, научное общественное сознание. Всего четыре вида. И они сегодня понимаются как четыре грани единого целого. А у Маркса и Энгельса, а также у Гегеля, форма – это ступень развития. Общественное сознание одно, но оно – разное на разных ступенях своего развития. Как писал Гегель, художество и философия описывают один и тот же мир, но на разных уровнях понимания, поэтому художество неизбежно уступит место философии. А Маркс и Энгельс в «Анти-Дюринге» заявили, что современный материализм по существу является диалектическим и поэтому не нуждается ни в какой философии, стоящей над прочими науками. Иначе говоря, философия уже уступила своё место науке.

То же самое можно показать более зрелищно на примере человека. Мальчик – это форма мужчины. Естественно, незрелая форма. А девочка – это форма незрелой женщины. И религия, по Фрейду, – это младенческое отношение человека к своему отцу, хотя, конечно же, не только к отцу. Художество – это отроческое или подростковое общественное отношение. Философия – юношеское, а наука – взрослое или зрелое общественное отношение. То есть это — не разные грани. Это — разные уровни. Таким образом, и с этой точки зрения художественные решения в архитектуре далеки от совершенства, хотя и полны детской непосредственности. Или, точнее, потому что полны ещё детской недоразвитости.

В своё время Карл Маркс, отвечая на вопросы своей дочери, скал, что он – человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Не чужды ему были и человеческие ошибки. В частности, говоря о формах общественного сознания, он на самом деле говорил не о сознании. И сейчас мы в этом убедимся.

«Сознание» — от знаний, а знания – от познаний. Но сегодня ещё нет познания, потому что для познания нужен метод познания, а его нет ни в религии, ни в художестве, ни в философии, ни в науке. Этот метод частично был у Гегеля, но и то, что у него было, даже лучшими его учениками, Марксом и Энгельсом, было взято лишь частично. Остальное названо идеологической шелухой. Поэтому то, с помощью чего человек воспринимает мир, не есть сознание. Это есть совесть. С помощью совести человек воспринимает вести. Или, на латыни, информацию. Таким образом, религия – это форма совести, а не сознания. Отсюда – и свобода совести. Но не только религиозной. Художественной, философской и научной совести тоже.

Вторая ошибка Маркса (но только ли его?) – это научная форма общественного сознания. Даже просто наука. Карл Маркс считал себя учёным-социологом, но учёным он не был, как не был ни философом, ни экономистом, хотя и по другой причине. Он был критиком философии и политической экономии. А учёным он не был потому, что у него не было знаний. Знания есть лишь в истинной науке, а истинная наука – это только естествознание. Искусствоведение уже своим названием указывает на то, что в нём есть лишь ведения и сведения, но никак не знания. И то, что у нас сегодня именуется наукой, на самом деле искусствоведение. Строительство – это искусство, т.е. техника на греческом, а строительная наука – это искусствоведение, т.е. технология.

Философия – тоже искусствоведение. Там ведь тоже нет знаний. Есть журнал «Вопросы философии», но нет журнала «Ответы философии».

Художество – это, несомненно и бесспорно, искусство. Только художественное. А религия – это священное искусство.

Таким образом, формы общественного сознания – это, на самом деле, формы совести или уровни искусствоведения. И художественная совесть – не самый высокий уровень. И ниже мы это ещё раз покажем.

Фридрих Энгельс в «Диалектике Природы» писал, что помимо четырёх форм общественного сознания есть ещё и пять форм движения материи. Это механическая, физическая, химическая, биологическая и социальная. Здесь Энгельс тоже ошибся. Социальная форма движения материи и есть совесть, у которой – свои четыре формы. Но если вспомнить историю, т.е. развитие человечества во времени, то нельзя не заметить, что механика как искусство возникла одновременно с религией, а физика – одновременно с художеством, химия возникла во времена расцвета философии, а биология сегодня развивается вместе с «наукой». Таким образом, четырём формам совести соответствуют четыре формы движения материи. И это естественно, если совесть человека не заводит его туда, где и Макар телят не пас. То есть если человек не ошибается.

Таким образом, увлечение архитекторов художественной образностью в архитектуре указывает на их незрелость как архитекторов. Архитектура – это бесспорно искусство. Но не художественное, и не философское. Архитектура – это, по-русски, Строительное искусство. И по-венгерски, кстати, тоже.

Возникает вопрос: а как же тогда при такой ущербной подготовке и таком ошибочном подходе к архитектуре отечественным архитекторам тем не менее удаётся создавать архитектуру на мировом уровне?

На этот вопрос – сразу два ответа. Во-первых, мировым уровнем у нас сегодня и не пахнет. У нас просто плохая осведомлённость. И не только потому, что архитекторов не посылают в загранкомандировки, а за свой счёт они поехать не в состоянии. Художественный подход к архитектуре проявляет себя и в средствах массовой информации. Например, в Париже есть район Дефанс. Но что известно у нас об этом районе? То, что там построено огромное железобетонное изваяние в виде рамы в качестве памятника ХХ веку. Да ещё треугольный в плане музей техники. А жилые дома из монолитного бетона, построенные в этом же районе в тоннельной опалубке французской фирмы «Утинор», обойдены вниманием и средствами массовой информации, и профессиональной прессой. А между тем ничего подобного нет не только в России, но и во всём мире, хотя построены эти дома ещё в семидесятых годах прошлого, ХХ века. Во вторых, архитектурное творчество – это всё же творчество, а творчество – это вторчество, иначе говоря, подражание мировым мастерам и шедеврам архитектуры, а также подражание Природе. С последним, правда, в России совсем плохо, хотя в 2006 г. на Биенале в Брюсселе основным направлением в современной архитектуре было признано как раз подражание природным формам. В советское время в ЦНИИТИА была Лаборатория архитектурной бионики, в которой уже тогда исследовались возможности использования живых или бионических форм в архитектуре. В настоящее время такой лаборатории в России нет. Да и подражать иностранным мастерам, знакомясь с их шедеврами лишь по журналам, тоже не просто. Но если взять Останкинскую телебашню из монолитного бетона, которой до сих пор равных нет и которая не разрушилась несмотря на пожар, то её спроектировал и построил не архитектор, а инженер-строитель Никитин.

Выводы по главе 3.

1.​ Противоречия между архитектурой и строительством надуманные, поскольку «архитектура» – это буквально по-русски «строительство». Противоречия есть между проектировщиками и подрядчиками, и они основываются на различии подготовки тех и других. И те, и другие думают о разном. Проектировщики думают о художественной образности, а подрядчики – о конструкциях и технологии.

2.​ Художественный подход к архитектуре – это атавизм. Иначе говоря, пережиток. Этот подход был уместен и своевременен в эпохи Возрождения и Просвещения, когда выше художников по уровню умственного развития ещё никого не было. Но вчера уже были философы со своими революциями и перестройками, а сегодня уже есть учёные со своими высокими технологиями.

3.​  Архитектура – это, безусловно, искусство. Но, во-первых, не пространственное, а строительное. Во-вторых, не художественное, а изящное.

4.​ Заблуждения архитекторов коренятся в их подготовке, а подготовка архитекторов строится на архитектурной науке. В свою очередь архитектурная наука есть неотъемлемая часть отечественной науки, и ей свойственно всё то, что свойственно всей науке. Таким образом, заблуждения архитекторов носят общенаучный характер. Основные общенаучные заблуждения – это толкование знаний как упорядоченных и систематизированных сведений, отрицание Закона естественного развития и непризнание языка как носителя и источника знаний.